Территория судьбы Виктора Конецкого

 

В петербургском издательстве «Гангут» вышла книга известного литературоведа, профессора Северного (Арктического) федерального университета Эмилии Яковлевны Фесенко «Сын океана и земли», посвященная жизни и творчеству В. В. Конецкого. «Эта книга — своеобразное путешествие по миру, на который мы смотрим глазами Виктора Конецкого — моряка, писателя, художника, а на него самого — глазами его современников: коллег, друзей, литературных критиков, художников, родных, которые его понимали, ценили, восхищались его талантами и личностными качествами», говорится в издательской аннотации к книге..

С любезного разрешения правообладателей публикуем фрагмент книги.

Сердечно благодарим руководителя Морского литературно-художественного фонда имени Виктора Конецкого Татьяну Валентиновну Акулову-Конецкую за помощь в подготовке публикации.

 

Территория судьбы Виктора Конецкого

Виктору Конецкому

Душа морская? Да. Но и поэта,

но и России — дерзкая душа.

…Тебя я вижу в сумерках рассвета,

идущего к заливу, не спеша…

Глеб Горбовский

Воспоминания разных людей о Викторе Конецком так или иначе сводились к тому, что главная тема в его книгах, интервью, беседах с друзьями — это флот, море, Север.

Недолгая служба на кораблях Военно-морского флота, очень сложная, опасная работа на спасателях, особенно в северных морях, где смерть всегда разгуливала рядом с моряками, где шторма и льдины со всех сторон наступали на людей, дали Виктору Конецкому возможность многое узнать и понять.

Игорь Кузьмичев писал: «Море его закалило, дало ему штурманскую профессию и подарило богатый и колоритный мир его литературных героев. Конецкий обычно — а в общении с назойливыми журналистами и раздраженно — настаивал и объяснял, что в море он работает, трудится, соблюдая уставные правила и неписаные морские законы. А его сочинения, вымыслы и фантазии, в лучшем случае, лишь следствие изматывающей и рискованной работы.

Это действительно так. Но, пожалуй, не совсем. Если бы Конецкий фатально не побратался с морем и не плавал капитаном, он все равно стал бы писателем — потому что он им родился.

Однако море предъявило писателю Конецкому свой категорический счет, не оставляя лазеек для компромиссов. Оно не терпело словесной фальши, пусть и не преднамеренной. Море требовало от него беспощадной искренности и предостерегало от душевной расслабленности и всякой там “романтики”. Короче говоря, писать о море оказалось ничуть не лучше, чем в море работать».

С ним соглашался Лев Аннинский: «Конецкий вне моря непредставим. <…> Конецкий сросся со льдами Севера, и никакая Антарктида (было и это), никакие среднерусские пейзажи от морского Севера не отвлекут».

Писатель и историк Николай Черкашин абсолютно справедливо замечал, что в любом разговоре Конецкий возвращался к главной теме: Море, Север, Флот — и приводил в пример монологи Конецкого об Арктике: «Только там чувствуешь, что Земля — космическое тело.

Космос нависает… Сейчас вот американцы требуют себе наш остров Врангеля, дескать, вы там ничего не делаете, даже метеостанцию закрыли, а мы его преобразим… Говорить об этом больно — ведь все маяки по Севморпути погасили. Немцы с норвегами к нам в лоцмана набиваются. Если мы потеряем Север, мы предадим всех, кто положил за него свои жизни, — Седова, Русанова, Брусилова… Наши потомки не простят нам такой потери, как мы не прощаем сейчас Александра, который за два рубля Аляску продал».

Саму Арктику Виктор Конецкий ощущал как «космическое тело»:

«В Арктике есть нечто космическое, внеземное, и этот космизм, на мой взгляд, сумел передать один лишь художник — Врубель…». «Арктике нужно только немного света, солнца, чтобы стать жизнелюбивой и заманчивой».

В своей книге «Никто пути пройденного у нас не отберет» он описывал, как «в полярной, черной, метельной ночи от горизонта до горизонта полыхали сотни прожекторов, палубных и разных других огней — караван из тридцати семи судов-клиентов, вокруг которых суетились ледоколы “Сибирь”, “Ермак”, “Адмирал Макаров”, “Владивосток”, “Капитан Сорокин” и “Харитон Лаптев”, пробивался сквозь сплошные льды курсом на пролив Лонга. Вернее, не на пролив, а на мыс Фомы острова Врангеля.

Поверьте на слово, это было зрелище, достойное богов всего Олимпа! Эти прожектора, пронзающие метель, в морозных ореолах, сполохах, в гало, светящие в самых неожиданных направлениях, ибо клиенты заклинились на самых различных курсах, продолжая светить себе в носы, хотя и никакого толка в освещении полярной ночи мощными прожекторами вообще-то нету. Но так уж моряки устроены, что электроэнергии нам никогда не жалко, а свет прожекторов оказывает положительное воздействие на психику судоводителей, которые психуют на мостиках».

Перед нами предстало фантасмагорическое действо необыкновенной красоты и силы. И хотя Виктор Конецкий, как уже говорилось не раз, часто иронизировал над романтикой, а иногда и отрицал ее, противопоставляя, как считал Лев Аннинский, «моряцкой э к з о т и к е моряцкую р а б о т у», потому что хотел подчеркнуть, что у него «против всех видов романтики старинный профессиональный иммунитет», «на смену ложной романтике» у него всегда приходила «будничная каждодневная работа», т. к. «честная работа — вот моральный капитал Конецкого», поэтому «он отрекается от романтики часто с помощью иронии», прибегая к приему «взаимоснижения стилей», но при этом «Конецкий ни за что не отдаст и этой своей осмеиваемой “романтики” потому, что она ему постоянно нужна для иронии, он без нее не может, без нее вся его проза попросту канет на дно будничных забот» <…> … осмеиваемую эту “морскую романтику” он тайно бережет <…> Виртуозный и чисто “конецкий” ход: убить мнимую поэзию прозаической деталью». <…> У него «влюбленная ненависть к ней».

Л. Аннинский считает, что причиной этого сложного отношения к романтике (и красоте) лежит «в подлинной глубине», где «его герой остается все тем же мальчишкой из послевоенного города, который от скудости быта поверил песне, пошел за мечтой. И он положит все силы, чтобы подвести под мечту реальный фундамент, чтобы “соединить романтизм с реализмом”. И он подкрепит мечту делом и убережет ее от экзотики».

И, тем не менее, обладая рациональным мышлением, способностью трезво оценивать происходившее вокруг него, никуда от романтизма Виктор Викторович Конецкий не ушел, доказательством чему служат его взаимоотношения с водной стихией. Достаточно прочитать, как однажды он на своем корабле «вплывал в храм», куполом которого были небеса, а «айсберг был алтарем». В этом храме люди были «жалкими гостями»: «Планеты и мироздание только терпят нас — и больше ничего!..»

А вот как он беседовал с одним из морей: «Оно называлось Лигурийское. Оно было как добрый знакомый, встреченный в сложном чужом мире. — Здравствуй, дорогое, — сказал я, присев на корточки в полумраке. Свет фонарей с набережной не достигал сюда. Тихо шуршала галька, когда мелкая волна ворошила ее. И я тянул к мягкой волне руку, но все не мог коснуться ее, потому что боялся замочить ботинки, и волна исчезала в полумраке. Но мне хотелось поздороваться с Лигурийским морем за руку.

Оно же обязательно хотело, чтобы я намочил ботинки.

— Если ты этого хочешь — на, пожалуйста, — и я подвинулся ближе к волне по сыпучей гальке, и пальцы коснулись холодной пены.

Я лизнул пальцы, чтобы узнать соленость Лигурийского моря, поднялся и пошел берегом на восток, увязая в гальке, продолжая говорить морю нежные слова.

— Ну, что шебуршишь, дорогое? — говорил я. — Ну, здравствуй, здравствуй.

Если бы море могло сидеть в кресле, поставив ноги на паровую батарею, и читать книгу, как могут это иногда женщины, которых мы любим, то я бы наклонился и поцеловал его…»

Человек не может равнодушно относиться к Природе, так как в ней заключена вся гармония мира. Огромную ее часть составляет водное пространство, которое веками пытаются освоить и покорить люди. Они, по убеждению Виктора Конецкого, «любят море, но порой у них не бывает времени, чтобы это осознать, и они ругаются с морем, потому что они С НИМ РАБОТАЮТ <…> Как любят и землю, хотя часто ругают плохие дороги, твердый грунт, сухую почву».

Для писателя Виктора Конецкого море — это огромный мир: «Не плавая, я не мог бы писать книги, поскольку утратил бы контакт с живым миром. <…> Арктические рейды дают возможность увидеть “фасад” России… <…> Заходы в порты и позволяют почувствовать пульс нашей жизни. <…> необходимо понимать, что СССР — огромная приокеанская страна. И постоянно заострять на этом внимание должны мы, писатели, чья основная тема — работа флота, жизнь моряков…»

Не мог Виктор Викторович не замечать, что в последние десятилетия ХХ века «зависимость человека от океана резко возросла»: для перевоза грузов, для использования воды, добывания продуктов питания, для лечения и отдыха, поэтому «надо пропагандировать рациональное, воистину человеческое отношение к океану».

Виктор Конецкий был уверен, что «морская служба дает массу возможностей обогатить себя духовно, накопить разнообразные знания»

Своей главной профессией — пока активно работал в море — он считал морскую профессию. Его жизнь и прошла в море, поэтому его всегда волновали проблемы Военно-морского и ледокольного флота. И все его книги появились только потому, что он «плавал»: «В море не напишешь роман… В море я художественное не писал. Я работал…» И размышлял, потому все его книги полны философских раздумий о сложных вопросах бытия, о жизни России и ее людях. Как утверждал писатель Валерий Попов, «Конецкий знал то, о чем говорил и о чем писал; все испытал на своей шкуре, на своих измотанных нервах. Он говорил правду, и никто, даже из самого высокого начальства, не смел его перебить. Другого бы легко перебили, но не его: Конецкий не злопыхательствовал, а страдал, и обвинить его, в сущности, было не в чем — лишь в том, что он страдал больше других. Но этого — не запретишь.

Жить в таком напряге, казалось, невозможно. И сама его жизнь, его существование, его работа в таком режиме были подвигом, вызывающим восхищение. <…> Конецкий был героем войны с неправдой, победителем этой войны. Его пытались награждать… но на грудь его, которая яростно трепетала, никогда не застывала в надменной неподвижности, награды как-то “не прикалывались”. Помню, как на писательском собрании, в момент торжества демократии, его хотели выдвинуть депутатом чего-то. Виктор Викторович вышел на сцену мрачный:

— Я скажу невпопад, как всегда. Наверное, вас это удивит, но, если я стану депутатом, я буду добиваться увеличения советских военных баз по всему миру — считаю это одной из самых важных задач! <…> Он знал, что говорил, он видел не лозунги, а реальную жизнь» (9, с. 219–220). А это происходило в разгар «разрядки», разоружения.

Виктор Конецкий гордился тем, что «полярно-морская тема» играла большую роль в русской литературе советского периода, когда народ восхищали экспедиции Папанина и челюскинцев, перелеты через полюс Чкалова и его товарищей. Он цитировал на память строки Марины Цветаевой: «Вот челюскинцы, как сжатые челюсти, медведь на них щерится, льды их теснят». Он считал, что «самое лучшее, что было совершено под руководством советской власти», — это освоение Северного морского пути и превращение его в действующую морскую магистраль. Он гордился своей морской службой Отечеству: «Когда идешь Северным морским путем (а я  прошел им раз двадцать туда и обратно), плывешь месяц, второй, третий, четвертый, и все Россия, Россия, Россия у тебя по правому борту, когда идешь на восток, по левому, когда идешь на запад. Проходишь устья всех наших великих рек: Енисей, Лена, Колыма. Когда находишься в Арктике, такое ощущение, что у тебя под ногами (ну, карта-то — север наверху, юг внизу) вся огромная Россия. И ты видишь течение огромных рек, того же Енисея, который потрясающе красивая река, величественная, она пронизывает всю Россию насквозь до южных границ. Я глубоко убежден в том, что фасад России обращен к Северу. Ведь большинство территорий-то наших северные».

Именно потому, что судьбу Виктора Конецкого навсегда определила его морская служба, нельзя обойти тему «Виктор Конецкий — капитан».