4 января на 77 году жизни скончался доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы СПбГУ Борис Валентинович Аверин.
По первой профессии Б.В. Аверин – геофизик, он окончил Ленинградское арктическое училище, больше 10 лет работал в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте, из которых больше трех лет провел в экспедициях.
Борис Аверин. Фото: obraz com
Приводим фрагмент мемуарного очерка Б. В. Аверина «Мой север», полностью опубликованного в журнале «Звезда» (№ 7, 2018).
«Окончив 416-ю школу, я решил поступать в Университет на географический факультет. Мне казалось, что только это позволит мне удовлетворить охоту к странствиям. Но один из приятелей предложил мне узнать, что такое геофизический факультет Арктического училища. На этом факультете готовили геофизиков-полярников. В 1930-е — начале 1940-х годов «советские люди победоносно наступали на Арктику. Что ни год — новый подвиг изумлял мир. Поход ледокола „Сибиряков”, челюскинская эпопея, чкаловский перелет через Северный полюс, дрейфующая льдина папанинцев!.. Дух захватывало у молодежи», как написано у Федора Абрамова в «Братьях и сестрах».
К 1959 году, когда я явился в Арктическое училище, героический ореол вокруг полярных подвигов сильно поблек, и тем не менее некий пиетет перед ними оставался. Кроме того, попасть в Арктику просто так было невозможно, для этого надо было закончить специальное учебное заведение. Но самым главным оказалось даже не это. Арктическое училище располагалось в Стрельне, в Константиновском дворце, окруженном еще сохранившимся парком. В этом дворце мне захотелось жить, и это решило мою судьбу.
Почему-то из всех геофизических дисциплин я выбрал для себя аэрологию. Это прикладная наука, часть метеорологии, которая занимается изучением распределения основных метеоэлементов (температура, влажность, направление и скорость ветра) от приземного слоя до высоты примерно тридцать пять километров — высоты, которой может достигнуть радиозонд, весьма нехитрый прибор. Он поднимается в атмосферу с помощью оболочки, наполненной водородом. Меня сильно интересовали синоптика и еще предмет под скромным названием «Метеоприборы». Синоптику преподавал высокий, стройный, элегантный офицер по фамилии Храпливый, метеоприборы и собственно аэрологию вела юная, хрупкая Эра Иосифовна Волкович. Преподаватели сумели обратить наше внимание на остроумие инженеров, создававших эти удивительные приборы, будившие мое воображение. Чего стоит только переход от ртутных барометров к анероидным или от ртутных термометров к биметаллическим. А синоптика оказала влияние на мои философские убеждения.
Мы привыкли, что в природе есть законы, которые всегда существовали и всегда будут существовать. Познавая их, мы поймем устройство мира. Не тут-то было! Например, чтобы предсказать погоду, нужно построить синоптические карты и нанести на них основные метеорологические показатели: температуру, влажность, атмосферное давление и т. п. Высокое атмосферное давление — антициклон, низкое — циклон. Прогноз будет успешным, если мы сумеем предсказать образование циклона. Существует примерно шесть признаков, его предвещающих. Но вот что интересно. Иногда все предпосылки циклона налицо, а циклон не возникает, и прогноз промахивается. Естественно, что, чем больше районов захватывает карта, чем больше нанесено на нее данных, тем точнее прогноз. Но нет и не может быть такой синоптической карты, на которой сведения были бы представлены в максимальной полноте и точности. Область известного в тысячи раз меньше, чем область неизвестного, и потому любые наши выводы и умственные построения — всего лишь неточный прогноз. Эта мысль настолько неприятна для человеческого сознания, что ее всегда стараются игнорировать. Но позднее именно с такой картиной мира я встретился у Набокова.
Итак, мне было о чем подумать в долгую полярную ночь, когда, будучи распределен на работу в Арктический институт, я с радостью прибыл в самую северную в мире обсерваторию «Дружная» на острове Хейса Земли Франца-Иосифа. Это последняя параллель на глобусе, до Северного полюса остается всего девять градусов.
В Арктику мы отправлялись из Архангельска (этот город я полюбил с первого взгляда) на дизель-электроходе «Обь». Больше всего я мечтал, плывя по Баренцеву морю, испытать настоящий шторм. И он начался. Волны были высотой десять-двенадцать метров, особенно страшно было, когда оголялся винт. Судно сотрясалось мелкой дрожью. После этого я навсегда перестал мечтать о штормах.
Первая наша остановка была на архипелаге Новая Земля, в бухте Наталья. Меня поразили огромное трехэтажное здание из серого кирпича, невероятная грязь вокруг него и несметное количество грузовых автомобилей, покрытых брезентом. При этом никаких дорог не было, всю поверхность покрывали довольно острые камни, и, зачем туда завезены грузовики, было совершенно непонятно. Позднее выяснилось, что поблизости находился атомный полигон. На его содержание, очевидно, отпускались огромные деньги, требовавшие «освоения». Одним из его способов и стала закупка грузовиков.
Потрясение от прибытия на остров Хейса я могу сравнить только с потрясением, которое испытал, приехав из Мурманска в Петергоф. На арктических островах нет не только деревьев и кустов, там нет даже травы. Хотя легенда о том, что на одном из них есть укрытое от ветров место, на котором растет трава, имела широкое хождение, и мы не раз пытались найти тот остров. Некое подобие этой легенды воплощено в научно-фантастическом романе геолога и палеонтолога В. А. Обручева «Земля Санникова» (1926).
