«Чтоб под конвоем, но ненцы — были!». Из романа А. Етоева «Я буду всегда с тобой»

В конце мая в Петербурге прошла очередная церемония оглашения результатов литературной премии «Национальный бестселлер». В этом году лауреатом стал Андрей Рубанов, автор романа «Финист Ясный сокол», а в число финалистов вошел петербургский прозаик Александр Етоев с романом о военном быте полярного Зауралья  1943 года «Я буду всегда с тобой».

Публикуем отрывок из романа, вышедшего в издательстве «Азбука-Аттикус» в начале 2019 года.

 

Роман Александра Етоева посвящен жизни полярного Урала в 1943 году

Был хлопо́к, мгновенный и звонкий, какой бывает, когда лопается собака. Знаете такую картину: тонконогий бездомный пес, ещё не съеденный оголодавшими ртами, выбегает на дорогу с обочины, а тут какая-нибудь шальная полуторка? Хлопок без визга, собака не успевает не то чтоб вскрикнуть — хвостом вильнуть. То ли это собачье самоубийство, то ли ноги доходягу не носят — кто их знает, этих сучек и кобельков, обитающих по норам да по оврагам.

Степан сунул лицо в окошко. За стеклом гулял белёсый туман, а над зданием окружкома партии играли с флагом небесные бесенята. Что там хлопнуло, и где, и зачем, — может, банка взорвалась на рыбзаводе, а может, дети балуются с утра, — непонятно, да и нужно ли это знание?

В мастерской командовал полумрак. Рза зевнул и огладил веки. Вся скульптура — и начатая, и конченная — ожидала благословения мастера. Он по очереди благословил каждую, не забыл даже корявую приживалку — деревяшку, подобранную вчера. Из таких вот безымянных коряжек, как из Золушки, вырастают ангелы.

Мастерскую от лежанки и до станка заполняли его работы. Все места, где он жил подолгу (жить подолгу — понятие относительное, иногда это месяц, два, иногда — от полугода и более), заполнялись его трудами. Это было законом жизни их создателя и их покровителя. Пробираясь между ними ночами — осторожно, чтобы не сбить им сон, — он со свечкой приближался к скульптуре, улыбался и шагал дальше.

Лики ангелов и лица людей, ещё сонные после плена ночи, потихоньку приходили в себя. Рза уверенно протиснулся к табурету и от спички запалил примус. Бросил в банку пару кубиков клея и немного постоял у огня.

В Доме ненца, где он временно проживал, было холодно, несмотря на лето. Дров по случаю военной поры поселенцу выдавать не положено, да и были бы дрова — всё равно комендант не разрешил бы топить. Рза согрелся, подышал на ладони и направился к заждавшемуся станку.

Вещь, которой он сейчас занимался, была вещью безымянной пока. Рза не знал, как назвать работу, потому что имя — это закон. Назовёшь её «Тишиной», и имя будет управлять замыслом, руки будут подчиняться закону, установленному существом имени. Точно так же, как и имя у человека тайно связано с миром сил — тех, что имени этому покровительствуют.

То, что Рза называл станком, было толстым металлическим стержнем, на который он насаживал материал. Кусок дерева, надетый на стержень, шишковатый, в волдырях и наростах, был по цвету желтоватый, как мёд. Он уже познал руку мастера — часть поверхности была сточена в глубину, и из сумраком наполненных впадин в мир смотрели два тихих глаза.

Мастер Рза взошёл на приступку, как на кафедру собора священник, взял с подставки насадку с приводом и ногой надавил педаль. Все, кто видел, как он работает, — а особенно коллеги по творчеству, — за глаза посмеивались над мастером, называли его метод машинным. Действительно, поменять резец, молчаливое орудие резчика, на болтливую, неумолкающую фрезу — в этом было что-то от святотатства. Сам Степан измены не признавал, он гордился своей придумкой. Расстояние от замысла до свершения сокращалось с месяцев до часов. Мысль не кисла от долгого ожидания, пока идея обретёт форму.

Он коснулся металлом дерева. Разлетелись желтоватые брызги, словно слёзы или жидкий огонь. Мастер Рза работал сосредоточенно, сосредоточенно гудела фреза, умный лоб в глубоких морщинах сосредоточенно нависал над деревом.

Видно, это и считается счастьем — вот так, без окриков, плети и принуждения уйти в священную рабочую тишину, не оскверняемую мелкими разговорами и прочей бестолочью людских шумов.

Длилось счастье не более получаса.

— Ну и хламу тут у вас, товарищ… э-э-э… Рза. — На пороге стоял Казорин, замначальника Дома ненца, появившийся в мастерской без стука. Он всегда приходил без стука, сообразно социальному статусу. — Ступить некуда от ваших… э-э-э… кикимор.

— Это не кикиморы, товарищ Казорин, это будущие стахановцы, герои фронта и тыла. — Степан Дмитриевич остановил фрезу. — Вы же знаете, что это мой хлеб, мы же с вами всё уже обсуждали.

Гость поморщился, он увидел примус:

— Та-а-ак, и что мы имеем на этот раз? В помещении открытый огонь. — Он печально посмотрел на художника. — Вы хоть сами понимаете, что творите? Прямо хуже диверсанта, ей-богу. Вон, инструкция на стенке повешена, её, по-вашему, для кого вешали? Для людей или для мебели, может быть?

— Это я столярный клей в банке разогреваю.

— Если б я вас не ценил, Степан Дмитриевич, за конкретные заслуги перед культурой, я б давно уже поставил вопрос о выселении вас из данного помещения.

— Я съезжаю, — ответил Рза, отчищая фрезу от крошки.

— Как съезжаете? — не понял Казорин.

— Так съезжаю, перебираюсь западнее.

Рза вложил насадку с фрезой в узкий паз на стойке для инструментов.

Это «западнее» смутило Казорина. Как оплёванный, выпячивая губу, он спросил:

— Западнее чего?

— Западнее Оби, на Скважинку. Промысел номер восемь имени ОГПУ знаете?

На лице товарища замначдома балом правили цвета побежалости — цвет соломенный сменился на золотой, тут же сделавшись пурпурным, как кровь на знамени. Тёмно-красный сдал права фиолетовому, посинел, поскучнел, стал розовым. Индикатор температуры сердца не справлялся с эмоциональным цунами.

Степан Дмитриевич, не глядя на замначдома, пальцем сглаживал на дереве заусенец.

— Не советую селиться при лагере.

Замначдома пришёл в себя.

— А что так? — поинтересовался скульптор.

Равнодушно — любым советчикам он никогда особо не доверял. Он-то знал, что в тени у смерти наилучшая от неё защита. Она ж думает, раз ты к ней всех ближе, значит можно с тобою и обождать, ты и так никуда не денешься. И сперва она берёт дальних — а таких всегда пруд пруди. Он и в Сибирь-то из России приехал, чтоб подальше уйти от лиха, именуемого сердцем страны. Во всяком случае, одна из причин была такая, пусть и не главная.

— А то так, что вы ведь не осуждённый. И потом… — Он зыркнул по сторонам, задержался тяжёлым взглядом на лице Василия Мангазейского, над которым работал скульптор по заказу антирелигиозного кабинета, равнодушно пробежался глазами по фигурам чертей и ангелов, уважительно глянул на Кагановича, сделанного из плотной массы металлических опилок и стружки, спёкшихся под действием кислоты (личное изобретение мастера), вздохнул и спросил с укором: — Всё это добро куда?

— Вам оставлю, а что, откажетесь? — Степан Дмитриевич весело рассмеялся. — Это всё народное достояние, всё, что есть, делалось для людей, даже заказные работы. — Он тяжёлым указательным пальцем выделил приземистую фигуру с напряжённым, очень умным лицом, обращённым щекой к земле. — Видите, каков молодец! Как он слушает ухом землю. Четверы штаны просидел, прежде чем добился характера. Это горный инженер Бондин, мы с ним вместе пол-Урала облазили.

— А на Скважинку, я так понимаю, вы по вашим художественным делам? Тимофей Васильевич вас позвали?

— Не по личным же, — улыбнулся Рза. — Хотя нет, извиняюсь, вру: и по личным, конечно, тоже. У меня ведь тот самый случай, когда личное и рабочее суть одно. Тимофей Васильевич привет вам передавал.

— Да? Спасибо. — Замначдома задумался. — А у нас-то хоть бывать будете? Навещать своё народное достояние?

— Непременно. Да я ж не сразу. Не сегодня ведь съезжаю, не радуйтесь. Наругаемся ещё с вами вволю. А отчего это, товарищ Казорин, вы так болеете за мою судьбу? Вот и в Скважинку меня съезжать отговариваете. Что-то с вами таинственное творится. Не награду ли правительственную ждёте?

— Ну, вообще-то…

В дверь поскреблись.

Так обычно давал о себе известие Еремей Евгеньевич Ливенштольц, старший методист Дома ненца.

— Степан Дмитриевич, Илья Николаевич, — объявил он, сунувшись в дверь, — я по поводу сегодняшнего собрания. Кумача хватает только на четверть зала. Предлагаю сделать агитационные вставки на тему вклада района в дело обороны страны. Ну и ваши работы, товарищ Рза, разместим в зале, как договаривались. Да, ещё накладочка с этим ансамблем ненцев. Говорят, что праздник у них местный какой-то, ну и вроде сегодня не могут быть.

— Как это так не могут! В Доме ненца и без ненцев? Абсурд! Под конвоем, как угодно, но чтобы были!

Писатели Александр Етоев (справа) и Герман Садулаев. Фото: Собака.ру