Начальник медсанчасти атомного ледокола «Россия» Владимир Трифонов. 1990-е
Судовой врач, бывший заместитель медсанчасти атомного ледокола «Сибирь» и начальник медсанчасти атомного ледокола «Россия» почетный полярник СССР Владимир Павлович Трифонов – о своей работе, красоте людей и природы Арктики и поэзии. Фото — из архива В.П.Трифонова
На ледокольный флот, где я проработал 27 лет, я попал, разумеется, случайно.
Работал я в Ленинграде, в закрытом лечебном учреждении заведовал очень крупным и сложным многопрофильным хирургическим отделением. Это была самая крупная на тот момент в Советском Союзе больница для заключенных, так называемая больница Гааза, официально она называлась Учреждение УС 20/12.
И вот как-то я был на дне рождения у заведующей терапевтическим отделением. Среди ее гостей был товарищ, который ходил в море на ледоколах. Это 1978 год был. И он мне предложил: не хотите ли пойти в море на ледоколе хирургом? А тогда как раз строился третий атомный ледокол на Балтийском заводе, его должны были вот-вот сдавать, «Сибирь» назывался. И им нужен был хирург на эту «Сибирь».
Я сначала отказался, потому что мне светила шикарная карьера. Я по месту службы пришелся ко двору, много сделал нового, и в частности, разработал проект организации всесоюзного центра специализированной хирургической помощи. Его в Ленинграде согласовали в ГУВД и отправили на утверждение в столицу.
Он в ответ на мой отказ: «Ну, может, из своих хирургов кого-то порекомендуете?». Я про себя: «Ага, так я тебе и отдам своих хороших ребят, а сам буду искать потом…», а сам:
— Конечно-конечно, я поговорю», а сам думаю: «Даже не скажу никому!»
А потом дома спокойно поразмыслил: «В Москве это будет утверждаться долго, пока этот мой проект с образованием центра утвердят… Чего бы мне не сходить на годик поплавать?»
Думаю, годик побуду в море, пока это всё в Москве утрясется, заработаю себе на кооператив, я же всю жизнь в коммуналке, с женой и ребенком в одной комнате…
И так меня эта Арктика и ледокольская жизнь затянула, что я остался ещё на годик, и ещё на годик, ещё на годик, потом – ну чего уже, давай на три, и так 27 лет и наплавал.
В Арктике меня поразили отношения людей. Именно поразили — другого слова не могу подобрать. Слова песни «нам экипаж – семья» — это из жизни взято. Как раз во время моего первого похода умер отец у одного из моряков. Ребята начали собирать деньги. Наличных у нас не было, и не нужны они на ледоколе, писали заявления в бухгалтерию: «Прошу с моего счета перечислить на счет такого-то столько-то…» Собрали сумасшедшие деньги, сумма меня потрясла…
И я всё думал: ну ладно бы там член экипажа умер, а ведь это всего лишь чей-то родственник! Мало ли у нас родственников?! Какая атмосфера дружная у ребят, на берегу такого нет… В хорошее место я попал!
В Арктике плохие люди не остаются. Там идет отсев. Либо человек сам понимает, что не туда попал, либо ему помогут.
Судовые медики ледокола «Россия» за работой. Крайний справа — В.П. Трифонов. 1980-е.
***
Когда я пришел работать на ледокол в 1978 году, весь медперсонал закреплялся за одним конкретным ледоколом. Меня направили на эту «Сибирь», всё, я хирург «Сибири». Я из отпуска возвращаюсь на свою же «Сибирь». И мои коллеги точно так же.
Через много лет, когда сменилось руководство, начали деньги считать – видимо, в 90-е годы там менеджеры пришли к руководству, которые стали больше думать о деньгах, чем о людях, стали думать, где сэкономить, и пришли к выводу, что им проще «затыкать дыры» теми, кто пришел из отпуска. Ты возвращаешься, а тебе говорят: «Вот стоит «Арктика», у них нет хирурга, вы через неделю на нем пойдете». Пока ты в отпуске, ты даже не знаешь, на какой ледокол идешь и когда он выходит в море.
Приезжаешь в Мурманск – и уже там тебе говорят: «Идете на такой-то ледокол».
Это было очень плохо, мы с этим боролись долго, смогли это дело отменить, потом опять руководство сменилось, опять всё сначала, много было суматохи.
Когда ты постоянно на своем ледоколе, мало того, что ты весь экипаж знаешь, – тебя все знают, больше доверия. Ведь моряки всегда врачей боятся, потому что медкомиссия у нас очень строгая. От судового врача многое зависит. Если я нахожу какую-то болячку, я ее фиксирую, и потом это пошло в медкомиссию, человеку могут закрыть море. Он теряет работу, а это хорошие деньги.
Поэтому, когда новый врач приходит, ему стараются не жаловаться на свое здоровье, скрывать. А когда врач знакомый, постоянный – там уже свои люди, обращаются со всякими своими интимными вопросами, знают, что дальше меня не пойдет, знают, что не стукну никуда. И как смогу, помогу.
В рентгенологическом кабинете ледокола «Россия». Справа — В.П. Трифонов. 1980-е
***
Когда я пришел, женщин в экипаже было порядка двадцати. Потом постепенно сотрудниц сокращали – часть их функций передавали на самообслуживание, оставались только женщины на какие-то основные работы, сейчас порядка десяти женщин работает в экипаже атомного ледокола.
Служебные романы возникали. А как без этого, если мы там год работаем, а люди молодые в основном… Иногда в рейс выходили семейные пары, хотя многие капитаны этого не любили и препятствовали этому, потому что могли быть какие-то сцены ревности. Кто-то за чужой женой начинает ухаживать, муж ревнует… Чтобы этого не было, некоторые капитаны предпочитали брать только мужа, а жену – на другой ледокол. Но некоторые капитаны не боялись этого и спокойно к семейным парам относились.
Свадьбы были. У одного штурмана свадьба была на Северном. Капитан на судне обладает всей полнотой власти – и судебной, и исполнительной. И может регистрировать брак. Хотя я думаю, что после того, как капитан зарегистрировал их брак на Северном полюсе, всё равно по приходу они пошли в ЗАГС, чтоб ни у кого вопросов не было.
***
Я работал с очень многими капитанами. Капитанов пятнадцать видел. Старые уходят на пенсию, молодые подрастают, были капитаны, которые выросли на моих глазах: пришли после Макаровки на должность ученика четвертого помощника капитана штурманцы молодые – и доросли до капитанов!
У меня всегда были с капитанами очень хорошие отношения. Я вообще человек неконфликтный, деловой, я знаю работу свою, претензий ко мне никогда не было. Где надо, я мог отстоять свою позицию и переубедить капитана.
Был такой случай. Прихожу из отпуска попутным судном. Мой сменщик сдает мне дела и говорит: «Всё нормально, тяжелых больных нет но имей в виду – есть две беременных». Начинаю разбираться, вызвал их, посмотрел, срок приличный. Их надо освобождать от тяжелых работ, они неполноценные труженицы – раз, во-вторых, в наших условиях кровотечения, преждевременные роды особенно опасны. И даже юридически мы не имеем права беременных у себя держать.
Я иду к капитану, встречаю его: «Владимир Константинович, у меня плохая новость. У нас двое беременных, надо отправлять на землю». Я впервые услышал от капитана мат. Пожилой такой дядька, солидный. Капитан говорит: «Сейчас к нам никаких пароходов не будет, я не могу замену заказать. А если еще у кого-то что-то? Кто у меня работать будет? Пусть думают сами, как хотят – как забеременели, так пусть и выкручиваются. Я говорю: «Вам решать, вы капитан. Я только обязан написать рапорт и предупредить вас о том, что если с ними и с ребенком что-то случится, вы пойдете под суд, потому что я-то вам доложил в письменном виде, а вы не приняли мер для их спасения». И тут он сказал: «Будем думать тогда».
Вскоре капитан вызывает меня:
– Такой вариант – будет вертолет на ледокол «Арктика», можно, чтоб потом он перелетел к нам, и этим вертолетом их отправить? Но это будет завтра.
– Конечно, можно, — говорю. – Больше терпели. Ничего за эти сутки не случится, думаю. Но отправлять их все равно надо.
Перед выходом в рейс все женщины обязательно проходят гинеколога, но беременность ведь на осмотре определяется только на сроке после шести-семи недель, а если она забеременела вчера, а сегодня пошла на медкомиссию? Таких тестов, как сейчас, не было.
И они же хитрые: если она признается на берегу, что беременная – всё, её не берут в рейс. А ей же денег надо заработать. Мне одна рассказала: «Я хотела выждать, когда надо уходить в декретный отпуск, хотела вот тогда прийти и сказать, что беременна, и меня бы отпустили, и я сразу в декрет!» 6-7 месяцев поплавала, заработала, а потом в декретный отпуск отправили бы, но не получилось – я её чуть раньше отправил.
***
На протяжении жизни я несколько раз начинал писать стихи. Первые — в студенческие годы, это стихи моей юности, тогда я писал – любовь-морковь, то-сё, это почти все пишут. Потом был большой перерыв, и потом снова впечатления стали появляться, которые хотелось передать на бумаге. Это уже когда я в Арктику попал. О Севере первую песню я написал, когда уже приехал на Север, но еще ждал ледокола, ждал попутного судна, поселок Вьюжный тогда был. Там находилась центральная медсанчасть нашего Главка, которой подчинялись все судовые медики атомных ледоколов.
И вот я приехал туда в последних числах января, где-то числа 28-го. Меня поразила эта красота, сопки под снегом, снег блестит, играет на солнце – очень красиво! Такие дикие места.. Вьюжный находится именно в сопках. Это был засекреченный поселок, закрытая зона. Там находился крупный судоремонтный завод, ремонтировал подводные лодки, он и сейчас там находится.
Я думал, что ну раз мне в какой-то поселок Вьюжный надо ехать.. Я тут города наши вижу, и то они на половину деревянные в то время были, а это поселок – вообще избы, наверное, какие-то… Приезжаю, а там пятиэтажки, девятиэтажки, по-моему, даже музыкальная школа и Дворец культуры! Медсанчасть крупная. Я изумился тому, куда я попал. Современнейший поселок! И все местные жители спят и видят, когда у них город будет. По мере роста населения он, конечно, должен был стать городом, и так и случилось. Поселок Вьюжный стал городом Мурманск-60 сначала, а потом его переименовали в Снежногорск. Он и теперь так называется.
И первое, что я там написал – это «Песня о Вьюжном», её опубликовали в «Североморской правде», плюс маленькая заметочка там вышла: мол, автор хирург, работает сейчас на атомных ледоколах, впервые на Севере, и надеемся, что это не последняя его работа.
И оказались – правы, потому что действительно я потом, работая на ледоколах, стал что-то изредка писать.
Я больше песни, наверное, писал, стихи реже. Иногда нужно было какие-то поздравления написать, где-то шуточные. У меня были переделки разных песен или даже серьезных поэм — на местные темы, с перечнем конкретных фамилий. Это очень хорошо всегда воспринималось. Потому что вот люди сидят вот в зале, а о них стихи уже сложены….
Владимир Трофимов
Песня о Вьюжном
От тоски по дому хмуриться не нужно,
Знают лишь немногие, что, снегом занесён,
На далёком Севере есть поселок Вьюжный,
Он пока на карты еще не нанесен.
Здесь, когда в июне вдруг завоет вьюга,
Может показаться, что всему конец,
Но не огорчайтесь, милые подруги,
Мы вас отогреем теплом своих сердец.
Наш поселок Вьюжный очень-очень молод,
Но вполне уверенно можем мы сказать:
Скоро, очень скоро здесь построят город,
Нас же старожилами будут называть.
Нам родимым домом стал поселок Вьюжный,
На судьбу свою не можем мы роптать,
Мы не променяем его на город южный –
Снега и метелей там будет не хватать.
«Песня о Вьюжном» В.П. Трифонова в «Североморской правде». 23 июня 1979 г.
Песня о ледокольщиках
Убедитесь вы воочию:
Мы действительно такие –
Круглый год и днем, и ночью
Мы воюем со стихией
Здесь и надолбы торосов,
И тиски ледовых сжатий
Держат корпус ледокола
Крепче дружеских объятий.
Здесь себя любой проверит.
Здесь тоска по дому гложет,
И, когда сойдем на берег,
Нас понять не всякий сможет.
«Кто вы? Что вы? И зачем вы?
Или нет у вас запросов?
Иль у вас стальные нервы? –
Слышим тысячи вопросов.
Издавая страшный грохот,
Трутся льдины об обшивку.
Здесь суровая природа
Не прощает нам ошибки.
Как взломать ледовый панцирь?
Как пробиться сквозь торосы?
Сотни сложных ситуаций
Ставят тысячи вопросов.
Стисну зубы, продеремся
Сквозь пургу и шквальный ветер,
Если мы здесь не пробьемся,
Не пройдет никто на свете.
Мы проходим метр за метром
То кормой вперед то носом,
Находя в бою ответы
На сложнейшие вопросы!
«Песня о ледокольщиках» В. П. Трифонова в газете «Арктическая звезда». 28 февраля 1986 г.
