Друг напротив друга жили в той деревне Андрюха и Ванек. Долго. Хорошо жили.
Как северок прижмет в пятницу — от Андрюхиной бани в окно Иваново дым осиновый горький по земле пробирается. Но юго-запад дует чаще — тогда обратно, от бабушки Ванюхиной ватрушками к Андрееву крыльцу сладкого творога дурманом веет. Вместе пацанами вениками парятся, вместе – пироги наворачивают.
Через дорогу, что меж домами, с чердака на чердак ниточка натянута на катушках. По ниточке информация в записочке ценная ползет: «Пошли утром за грибами». Как будто так нельзя крикнуть в окно, но уже обратно движется секретная депеша: «Пошли. В 5.30. Не проспи!»
По тропинкам вдоль болота в виду друг друга идут, не перегоняя. Тут — раз, и нет Ванька-то! И там нет, сзади тоже. Ясно — как всегда, ушел куда ему надо, на свои места. Он один знает куда. Сейчас вернется.
По осеннему прозрачному льду глушат налима березовой бабой – лед рыдает, рыба всплывает вверх брюхом. На последних льдинах вместе по реке катаются. Первым и навсегда Верку поцеловал Андрюха. А Ванек никого не поцеловал. Вообще никого. Так и выросли.
Андрюха потом в город большой подался, крепко там встал. Директором завода, а имя ему теперь — Андрей Сергеевич и служебный автомобиль. Редко получается приезжать в деревню.
Иван тут стоит, где и был. В огороде вершки-корешки разные пестует, а из леса так и все подряд несет — себе под зиму, лишнее приемщикам на деньги меняет. Рыбу ловит. Дорога из деревни что в лес, что на реку одна, не ошибешься – иди за чем сегодня душа лежит. Вместе с широкой бородой оброс отчеством Иваныч – а как еще.
Сергеич приезжает все реже. Посидят в баньке, попарятся. Водочки Иваныч хлебнет субботней полстакашка, а Андрей — нет, не жалует. Жарко, а разговор тихий, спокойный. Про город Ивану не больно интересны дела, а про деревню нечего рассказать больше того, чем оба давно знают.
Приезжает реже Сергеич. Выйдет Иваныч на крыльцо ввечеру, постоит-постоит, воздух мороза носом тянет с ветра. Бороду вверх и в стороны лопатит — как что ищет впотьмах, и потопчется обратно в дом. Нет дыма запаха от Андрюхиной бани, не приехал значится. И в эту пятницу не приехал. Уже какой месяц.
А вышло потом приболел Иваныч-то. Ногой. Был по деревне пятничный врач, так говорит, с кровью, наверное, что-то плохое. Без больничной техники не видно, но по его мышлению, курит Иван много, а болезнь может через время гангреной стать.
И стала, кажется. Потому что соседки теперь почти не видели Иваныча на деревне, про лес и говорить нечего. Не выходит. Но собрал как-то котомочку ближе к осени, да и ухромал. Куда? А Бог его знает. Но старый дед Матфей из крайнего дома видел — по дороге уходил, некуда больше-то идти. Может за брусникой, а то и на рыбалку — теперь неведомо. Дней только через пять хватились, не раньше.
Нет мужика, сгинул.
Участковый с другими приезжал. С Матфеем поговорили, еще кой с кем по деревне. Не знают, не видели, не общались почти — одинокий мужик, сам живет. Жил.
— Пропал Иван Иваныч. Без вести пропал! — зашушукалась бабами деревня.
Бабы и до этого дела в лес одни не очень стремились без мужиков своих. Неловко как-то, дико, а если бывало на болоте своей бородой из-за кочки вдруг Иваныч вытрясется — сердце навыскок — как зверь лютый заросший.
— Ой, Иваныч, всполошил как, — и руки к грудям крестом от страха. Что леший.
Это раньше, а теперь не надо вообще в лес никому стало поодиночке — туда ушел Он. Или на реку. Без вести ушел, а какая должна весть-то быть и кому?
Андрей лишь, когда приезжает, один ходит на ночные осенние овсы. Сидит на засидке в укромной темноте у поля — ждет. Какой на него ни выйдет зверь, что ни повернет к нему морду — а только с тех пор Иваныч это на него глядит сквозь ночного прицела стёкла — воздух носом гоняет, лохматой бородой трясет. Потом повернется телом к лабазу и долго-долго смотрит в упор, взгляда не отводит. Глаза свои зеленые. Палец застывает камнем на спусковом крючке, не слушается, как чужой. Нет выстрела этой ночью. И следующей, и на ту осень тоже. Пропала охота. Поле овсом сеять перестал, и волк по зиме который раз ушел под флажки. Не боится больше оклада.
Что ж тут, в церковь ходил не раз — записочки подавал, свечки ставил-шептал. Ну, знаете, как это. Как у всех людей. С батюшкой поговорил, тот умный, как узнал, что Иван-то не очень к Богу обращен лицом был — ничем не помог. Глазами молча пожалел, предложил в другом месте охотиться, хоть бы и в Африке на слона.
А Андрей на лабаз свой стал просто так ходить. Без оружия. Заберется посидеть-повидаться, ночь послушать. Зверь, хоть овес и не сеян, иногда приходит. Бродит кругами, копает коренья какие-то свои, ветками иногда тихонько хрустит, а потом выкатывается под свет луны на чистину поля. Не выдержал как-то Андрюха, кричит:
— Не приходи, Ванька, больше! Пропадай уже, не возвращайся! — зверь и рад, что не стреляли в него — полетел в чащу. По непаханому полю шумно, что конница топотом, а только леса коснулся — как пропал, будто тут и сидит.
И приходит снова другой раз.
К индусу посоветовали. Нашли в городе одного истинного. Сергеич научился долго сидеть, скрестив ноги, работал в технике уджайи. Для закрепления успеха провели обряд кормления крыс по издревле устоявшейся традиции Шри Карни Мата. Ценное таинство — мало того, что с душами ушедшими работает, так и деньги подтягивает.
Крысы ели хорошо, они всегда едят.
Денег меньше не стало, только снова и опять на подушках в 5.30 Андрей открывает впотьмах глаза.
— Пошли. Не проспи!..
Иван не мог пропасть без вести — он просто ушел куда ему надо! Он знает куда.
А Андрюха так в городе и живет. Так и живет.
Об авторе: Игорь Иванович Пузырёв родился в 1965 году в посёлке Невская Дубровка Ленинградской области. Окончил исторический факультет педагогического института им. А.И Герцена.
Публикации: журнал «Октябрь», «Альманах новой северной прозы», электронный журнал Лиterraтура. Участник проекта Дмитрия Новикова «Новая северная проза».